Суета сует - Борис Курланд
Ализа принесла стеклянный кувшин, наполненный водой с плавающими кубиками льда и листьями мяты. Девушка протянула Брахе и Алону пластиковые стаканчики, аккуратно, стараясь не пролить, наполнила водой до краев.
– Ты здесь неслучайно, – сказала Браха, смакуя холодный напиток.
– Расскажите все, что знаете о моей теще. Я ее не видел лет двадцать, не знаю, где она живет, как выглядит. Вы с ней встречались?
– Почему ты спрашиваешь меня об этом, а не свою жену?
– Орит в больнице, с ней невозможно разговаривать.
– А что случилось?
Алон в который раз рассказал о случившемся. Браха охнула, вплеснула руками, очки свалились с носа и повисли на шнурках. Ализа застыла, прижав к груди поднос.
– Ладно, раз такое дело, расскажу тебе про Гали. – Браха вытерла тыльной стороной ладони мокрые глаза. – Она содержит дом для престарелых неподалеку от Нагарии, говорят, как совладелица, вместе с каким-то арабом. Тот вроде бы тоже медбрат, жил за границей, работал там, женился. Лет пять назад вернулся в страну, купил старое здание, сделал ремонт, оборудовал всем необходимым, чтобы получить разрешение от министерства здравоохранения. Каким образом Гали стала компаньоном, не знаю.
– Вы с ней встречались?
– Один раз года два назад. Я решила сделать ремонт, родители годами не меняли обстановку, кровати старые, скрипят, двери кухонных шкафов висят на шарнирах, жалюзи на окнах поломанные, про посуду и говорить нечего. Отдыхающие приезжают, начинаются жалобы, уезжают недовольные. Наша страна маленькая, достаточно один передаст другому об увиденном – и останешься без заработка. Я поехала на мебельную фабрику заказать гарнитур для гостевых комнат.
В офисе фабрики, когда просматривала каталоги, услышала знакомый голос, вернее не голос, а знакомый акцент. Женщина стояла ко мне спиной и со служащей разговаривала с ярко выраженным русским акцентом. Гали всегда так выговаривала буквы мягко, смешно: улай она говаривала уляй, вместо меод – меёд. Когда мы работали вместе, я постоянно пыталась научить ее правильно выговаривать слова. Она в ответ утверждала, что я говорю с марокканским акцентом, «аин» горловое, можно подумать она в этом что-то понимала. Она умело передразнивала меня, особенно когда я заводилась, а это случалось почти каждый день. Фитиль у меня короткий. Поликлиника далеко не дом отдыха. Надо постоянно ругаться, не важно с кем, причина всегда найдется. Больные, у тех никогда нет терпения. Начинают между собой разбираться, я раньше пришел, тебя здесь не было, на минутку отлучился в туалет, пошел звонить матери, скоро очередь подходит. Галдеж постоянно перекрывал голоса врачей, сколько раз они просили меня успокоить публику, иначе прекратят прием больных.
Один раз заведующий разозлился, собрал врачей у себя в кабинете, о чем он с ними там переговорил, не знаю. Минут через десять они вышли оттуда и, как были в халатах, направились в ресторанчик через дорогу и дружно уселись за столики на тротуаре. Мужчины заказали пиво в бутылках, а женщины по чашечке кофе или диетическую колу. Пациенты, все до одного, вытаращили глаза, смотрят в окна на врачей, потеряли дар речи. Так тихо еще никогда не было в поликлинике. Смотрят на меня, как бараны, я им говорю: доигрались, теперь ждите, пока обеденный перерыв закончится. Они молчали, молчали, потом начали кричать, особенно русские, они всегда горластей всех. Гали вышла в коридор, сказала им несколько предложений на русском языке, насколько я поняла, послала их матом, там начался дружный смех. Я еще подумала, может, она им фокус показывает.
Дело дошло до начальства, кто-то пожаловался. Приехала комиссия, устроили нам головомойку, но никого не наказали, пригрозили увольнением в случае повторения. Недели через две я спросила Гали, как ты их успокоила двумя словами. Она улыбнулась, редкое явление, и сказала: я их послала на три буквы. Я не поняла, как можно посылать на три буквы. Так она мне показала.
Тетя Гáлия, так Алон называл соседку, всегда вызывала в нем чувство неуверенности в себе. Очень маленького роста, черноволосая женщина, тем не менее, казалась ему выше на голову, даже когда он подрос. Разговаривала она обычно серьезным тоном, улыбалась редко. Задавала общие вопросы: как дела, что слышно в школе, никогда не вдавалась в мелочи. Орит приходила к ним в гости почти каждый день, часто оставалась ночевать, когда Галит подрабатывала в ночные смены в больнице «Сорока». Спала она вместе с бабушкой. По утрам Кира вначале будила девочку, дожидалась, пока та выйдет из туалета, затем будила Алона, он с трудом просыпался, норовил урвать еще минутку сна. Пока он раскачивался, Орит неторопливо доедала поджаренные ломтики хлеба с вареньем, поцеловав Киру в щеку, уходила за портфелем в свою квартиру. Алон поспешно проглатывал завтрак, перепрыгивая через ступеньки, бегом спускался по лестнице, внизу его уже поджидала Орит.
Браха продолжила все тем же монотонным голосом:
– Я не была уверена, она ли это, поэтому встала и пошла к кулеру, осторожно бросила взгляд в сторону женщины. Это была точно Галит, немного располневшая, но лицо такое же, черные волосы без единой сединки. Когда я позвала ее по имени, она посмотрела в мою сторону, равнодушно кивнула в ответ, будто мы с ней виделись только вчера. А ведь я для нее столько сделала. Приняла на работу, помогла с языком, а когда у Михаэля поехала крыша, помогла устроить его в лечебное заведение, когда она уезжала навещать его, оставляла Орит ночевать у меня. И после всего уехала, не попрощавшись, не оставила адреса. Прошло более двадцати лет, а у нее на лице никакой радости, словно я враг.
– Мне Орит завидовала: «Тебя бабушка вон как обнимает, поцелует, погладит, угостит сладким. А моя мама, как холодная рыба, ни улыбки, ни доброго слова».
– Гали не всегда так себя вела. По моему мнению, после побега мужа ей казалось, может и справедливо, что окружающие показывают на нее пальцами, обсуждают за спиной. Была одна, стала другой. Давай, пройдем в дом, стало холодать. Там продолжим.
Беэр-Шева. 1991 год
Алон и Орит
В душной спальне царит полусвет, через плотно закрытые жалюзи, как через решето, пробиваются тонкие лучи солнца, освещая молодую пару, лежащую на кровати.
– Орит, ты и вправду хочешь увидеть меня голым?
– Да.
– Почему?
– Я люблю тебя, всегда буду тебя любить. А ты?
– Я не знаю, что такое любовь. Тебе недавно исполнилось пятнадцать лет, после школы пойдешь в армию, потом поступишь в университет или колледж. Ты еще встретишь много интересных парней, красивее меня, более умных и сильных.
– Мне никто не нужен, не хочу ни на кого смотреть. Я давно решила, что ты мой до конца дней, нас ничто и никто не разлучит.
– Но это неправильно. Ты как бы решила за меня: нас ничто не разлучит. Я могу влюбиться в другую девушку, я еще ничего не видел в жизни. А ты мне расписала личную жизнь на сто лет вперед.
– Алон, во всем белом свете ты не найдешь лучше меня. Поверь мне.
Алон ничего не ответил. Он посещал театральный кружок, там ему нравилась девушка из параллельного класса, Ноа Каплан. Театральным кружком руководил бывший актер Камерного театра Йонатан, или, как он себя называл, Джонатан, Джо на американский манер, лет пятидесяти, редкие волосы зачесывал ко лбу, чтобы скрыть лысину. Владелец громкого басовитого голоса, Джо любил читать перед учениками монологи и отрывки из спектаклей, в которых, как он утверждал, в прошлом исполнял главные роли. Преподавал он плохо, постоянно отвлекался на воспоминания, путал имена учеников, распределенные роли. Недели за две до показательного выступления перед учителями, учениками и родителями начинался дурдом. Репетиции затягивались за полночь, голос Джонатана разносился по залу, пугая тени и уставших детей.
